Предупреждение. Меня опять штырило. Плющило и колбасило. Это просто сказка.
читать дальшеКстати, вот он – Шрайк. Персонаж, не имеющий никакого отношения к фэндому и вообще, наверное, очень мало кому знакомый. Мой любимый монстр. Если кому станет интересно, могу рассказать подробнее о нем.
Подходите, гости дорогие, на лавицу садитеся, чарку-другую меда хмельного осушите, усталость свою развейте. А я вам былину поведаю, на гуслях себе подыграю. Как есть, всю правду расскажу о делах былых и витязях славных, кои не устрашились ворогов лютых и вотчину и дедину нашу охранили от разорения и поругания супостатами злыми. читать дальшеСказывать буду про сильномогучего Шрайка-богатыря, Алукарда-опричника, храбрую и мудрую Интегру-воеводу, а еще поведаю вам, как нежить заморская хотела на земли наши набегом пойти.
Но это скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.
А началося все еще очень нескоро. Жил на свете в тридевятом царстве, тридесятом государстве добрый молодец, Шрайком прозываемый, богатырь могучий и витязь отменный. И такие чудеса в том царстве творились, что жил богатырь этот из дня грядущего в день прошедший, и был он быстрее молнии, потому как умел мгновения, что быстрее очей морганья, надолго тянуть. И никто в том царстве-государстве не мог одолеть Шрайка. И пошла молва о нем по всем градам и весям, что кудесник он великий и желанья выполнять любые умеет. И потянулись к его дому вереницы сирых и убогих, вопия, чтоб исполнил он их мечты заветные. И так они мольбами своими утомили молодца, что одел он доспех свой блистающий, и пошел разгонять толпы визглявые. И тогда ославили его дурною славою, что дескать не витязь он, а чудище злое, что смерти лютой предает всех, кто к нему с челобитной идет.
И осерчал тогда добрый молодец, прознав про наветы эти, и такие слова он молвил: «Чудищем меня ославили, добро вам. Не люб вам витязь-защитник, что оружно и справно рубежи ваши бережет, так буду я тогда для вас идолищем злым, чтоб пугали вы детишек своих в колыбелях моим именем. Не по воле своей, но по слову вашему. И слова боле вы от меня не услышите, молчания печать мои уста замкнет». И многих порубил Шрайк-богатырь, обет свой блюдя, и всяко кляла его молва убивцем безжалостным. И еще крепче осерчал он, разя без пощады всякого, кто к скиту его близился.
Но долго ли, коротко ли, опустело царство и дни былые приблизились. И решил тогда Шрайк в странствие долгое отправиться, чтоб людей посмотреть, да себя показать, силушкой молодецкой похвалиться. Много земель повидал он и многие дни провел в пути, сто морей переплыл и десять раз по сто земель обошел.
И пришел наш добрый молодец в стольный Лондон-град. А там слава идет, что нету сильнее и ловчее Алукарда-опричника, слуги Интегры-воеводы. И силён дескать витязь этот, и быстёр, и во всяких потехах бранных умелей его во всем свете не найти. А уж кудесник таков и так собою хорош, что просто девки в штабеля так и складываются в истоме греховной. И хозяйка его, слухи ходят, собою так хороша, что женихов к ней сваталось со всех Земель Англицких, но добродетельна и непорочна она аки ангел божий. А Алукард-опричник, молва шушукает, роду древнего и славного опальный отпрыск, коий немилость на себя навлек, вомпэром став нечестивым во дни минувшие, и потому в услуженьи состоит у боярыни Хеллсинг, дабы службой непорочною имя свое доброе восстановить и милость рода своего княжьего вернуть.
И послушал Шрайк-богатырь молву стоустую, и надвинул шелом свой рогатый, сверкнул очами пламенными и решил он сразиться со славным опричником, дабы в поединке ратном выяснить, кто же искусней из них в умениях воинских и чья слава впереди бежать должна.
И прознала про то боярыня-воевода. Вызвала она в свой терем Алукарда-опричника и повелела ему Шрайка сыскать и смерти лютой предать, дабы не меркла слава ее – воеводы великой и хозяйки богатыря непобедимого.
И вызвал Шрайк на смертный бой нежить немертвую. И сошлись чудища в схватке яростной.
День бились они и ночь бились, а потом еще седмицу в клочья друг друга порвать пытались, а не выходит ничего. Уж больно много жизней у вомпэра нечестивого оказалось, да шустёр был наш герой.
Вот и притомились бойцы, сели на развалины, да и стали думать думу тяжкую: "Как бы ворога лютого со свету сжить, ежели он сживаться ну никак не хочет?"
И вот сидят поединщики, взглядами багряно-огненными друг друга буровят. А вокруг-то разгром и разруха, ни былинки не осталось на поле бранном, ни домишка - все порушили добры молодцы, ратную силушку свою теша. И подумали они тут хором: "А оно нам надо? Нехай идет своей дорогой ровненько, как шел. А то уморился я ужо убивать его". Громко так подумали... И еще раз друг на друга посмотрели пристально. И только решили они замириться и побрататься, как задрожала земля, засверкали молнии, и явилась тут боярыня Хеллсинг, дворянка столбовая, Земель Англицких воевода.
А боярыня-то красою лепа, очами лазурными сверкает грозно, косы русые по ветру развеваются, ножкой в кирзаче сафьяновом топочет. И молвит она: "Как осмелился ты, холоп ничтожный, приказа моего ослушаться? Я тебя, смерд, в подвале сгною, в колодки на веки вечные закую! Тебе велено что было? "Сыскать и изничтожить идолище поганое!" А ты что тут за своеволие чинить взялся?"
И воззрилась она сурово на дружинника своего непутевого, и зашушукались челядинцы ее, ибо скора на расправу их барыня и грозен глас ее гневный. Но Алукард-княже замыслил умилостивить владычицу и, в пояс поклонившись, речь повел лукавую свою: "Государыня-матушка, не вели казнить меня, слугу твоего верного, а вели мне слово молвить. Послала ты меня, государыня, извести добра молодца Шрайка, идолищем поганым назвав его облыжно. И заратились мы с ним, и долго билися. Но не одолели один другого. И решили тогда мы замириться и, бок о бок встав, вместе пойти супостатов смерти лютой предавать, кровушкой их порченой оружие наше обагрять, во славу твою государыня. Ибо лишь подвиги ратныя есть доброго молодца отрада и мера доблести его. Ты, государыня, не смотри, что он молчаливый такой, зато остёр и быстр, аки сабля булатная. Прими, боярыня, добра молодца Шрайка в дружину нашу, да укажи перстом своим, где вороги злые схоронилися, так мы вмиг их порешим".
А сам в этот миг локтем витязя в бок тычеть и мыслит громко: «Не противься, друже, речам моим. Барыня-то хоть и сурова, но отходчива. Даст она нам с тобою службу, что могучих витязей достойна. И многажды славу нашу ратную преумножим мы».
И воззрилася боярыня Интегра на опричника своего, и чело свое ясное сморщила в думе тяжкой. "А вот слухи ходят, что дружок твой сердечный, Шрайком прозываемый - своевольник отменный, да и удержу на поле брани не знает. Как пойдет сечься, так и своих и чужих порешить норовит", - вопросила она нежить лукавую.
И отвечал ей хитро Алукард: "А ты, государыня-матушка, слухам не верь, наветы это все и клевета. Зависть гложет людишек, вот и треплют они своими языками злыми, дабы очернить честное имя богатыря. А только правда - она же, как масло, завсегда наверх всплывет. Ты, боярыня, испытай нас, а потом уж и хули, коли службу негоже выполним".
И снова призадумалася дворянка столбовая Интегра Артуровна, взор свой орлиный на добрых молодцев устремляя. И только хотела она слово молвить, как явился им отрок юный и стал речь держать. «Я, - говорит, - не волею своей пришел к вам из страны далекой, за семью морями укрытой, но чтоб слово воеводы моего донесть. Прослышал барин мой, что есть у вас тут ратники великие, силой своей богатырской похваляющиеся. Да только веры нету у него слухам этим. И решил наш воевода ратью сильномогучей на вас пойти и на пиру бранном дружинничков ваших испытать – так ли они в забавах воинских сильны, как молва стоустая о них бает. И повелел он мне весть эту до вас всех доставить, чтобы скликали и вы рать свою».
Ох, и взъярилась тут боярыня Интегра, ножкой топнула гневно, очами сверкнула и такой ответ дает она: «Да как смел ты, холоп, усомниться в дружине моей! Как язык твой поганый не отсох напраслину возводить на отважных ратников моих! С глаз моих поди прочь немедля! И воеводе своему передай, что всяк кто на землю нашу с ратью своей придет, в эту же землю сыру вместе с полком своим и поляжет!»
Выслушал посланник юный суровые речи владычицы, в пояс ей поклонился и, молвив почтительно: «Ответ ваш воеводе своему как есть передам, ручаюсь я в том головою», - с глаз исчез.
Возвеселился тут Алукард-опричник и говорит: «Государыня-матушка, повели же нам в бой собираться и супостатов верной смерти обречь. Да и челяди своей, боярыня, тоже оружаться вели, потому как воевода заморский коварен зело и войска приведет с собою тьмы несчетные. И должно нам отпор ему дать достойный, дабы зарекся навек этот собачий сын в земли наши ходить набегом».
Нахмурилась боярыня Хеллсинг, дланью своей в рукавичке шелковой взмахнула царственно и так рекла: «Слушайте же, дружинники мои и слуги верные, слушай же Алукард-опричник и ты, Шрайк-богатырь! Да не посмеет нашу вотчину своим поганым сапогом топтать супостат лютый, нежить зломерзкая, заморская. Да не посрамим мы имени нашего доброго и славушки нашей молодецкой! Повелеваю всем вам оружаться спешно и отпор вражинам немертвым готовить! Пусть ни одна тварь богомерзкая, осмелившаяся усомниться в доблести нашей, не уйдет от кары! Вперед, ратники мои храбрые!»
И склонились пред грозной государыней своей и дружинники и челядь. И только Алукард многохитрый вопросил лукаво: «Слово твое, владычица, слышал я, и сердце мое радовалось смелым и благородным речам твоим. Молви только, матушка, а с монастырскими-то чего делать? Слышал я, великий поход они затеяли на нас. Многих смельчаков и всякий люд отчаянный скликали с собою и хотят разору предать города наши».
«Как?! Они нарушить Слово свое хотят, напав, аки тати ночные, и в спину ударить нам подло?! – вскричала боярыня в гневе. – Взрастили они в сердцах своих зависти черной ростки. Так поделом же им! Бейте ж монасей коварных, коли осмелятся они оружье свое поднять на люд наш честной!»
И сошлись в сече жестокой дружины хоробрые, и билися они три дня и три ночи, и многажды славою ратной покрыли себя богатыри-побратимы Шрайк с Алукардом. И радовались сердца витязей доблестных бранной потехе, и кровь монасей вероломных и нечисти заморской реками бурными текла по улицам стольного Лондон-града. И бесстрашно бросалась в бой, дружину свою воодушевляя, боярыня-воительница Интегра, Артурова дочь. И веселился воевода заморский, видя таковое мужество и умение. И молвил он: «Правдива молва была людская, несть меры смелости и доблести ратников боярыни Хеллсинг. И радуюсь я, ибо нашел я достойнейшую из воевод, коей и в полон сдаться не зазорно».
Но долго еще над смертным полем не смолкал железа хладного звон и храбро рубились полки. Однако одолели дружинники боярынины супостатов злых, не отступили ни на пядь и не пустили татей на порог вотчины своей, и многих в полон взяли, в острог бросивши.
И тогда повелела Великая Княгиня Земли Англицкой наградить свою воеводу доблестную и почести великие воздать ей. Три дня в Тереме Великокняжеском пировали, а люд потешный песни пел, прославляя храбрость и красу неустрашимой боярыни Интегры и смелых ратников ее, отечество оборонивших от ворога злого. И пожаловала Княгиня воительнице шубу соболью со своего плеча, да перстень со смарагдом, и строго наказала и впредь службу нести рьяно, рубежи Земель Англицких охраняя неустанно. А потом велела она привести врагов полоненных и так молвила: «На землю нашу пришли вы со злобой великой и ратями несметными, в скудоумии своем возомнив, что достанет сил ваших огню и мечу предать наши города. Но правду рекла наша воевода смелая Интегра, Артурова дочь: «Всяк кто на землю нашу с ратью своей придет, в эту же землю сыру вместе с дружиной своей и поляжет». Одолели наши храбрые витязи ваши тьмы несметные, а самих вас в полон взяли. Так что жизни ваши ныне в воле боярыни Хеллсинг, по слову ее и удел ваш будет».
И гордо стояла одесную Великой Княгини воевода Интегра, и суров был лик грозной воительницы. И молчал воевода заморский, о жребии своем сокрушаясь, но гордо принять готовясь гибель, достойную воина. И заговорил тогда игумен Энрико, Змееустом прозванный за нрав свой лукавый. Поклоны земные отбил он пленительницам своим, и речь стал держать, каясь, что в ослеплении диавольском вел он дружину свою на стены Лондон-града, обеты давая, что никогда впередь не ступит нога ратников его на землю Англицкую, столь доблестными витязями сберегаемую, лишь бы отпустили его восвояси с остатками полка. А воевода заморский, что Максом Воинственным звался, все также молчанье хранил, в сердце своем злую месть замышляя. И слушала эти речи боярыня Интегра и тогда молвила она: «Недостойно мужа речи такие вести и смерти бояться, но так я велю – отпустить полоненных супостатов должно. Дабы несли весть они не только о смелости и доблести дружин наших, но и том, что не варвары дикие мы, с полонян шкуры сдирающие. Пусть с миром уходят, хоть сердце мое велит им, хотя б батогов дать отведать».
И согласилася Великая Княгиня с волей своей воеводы великодушной и милостивой. И отпустили они супостатов полоненных со двора, даже не став батогами их потчевать и по снегу голыми гнать. Лишь наказали им строго, чтоб боле не смели они умысла злого таить и заново рати сбирать для набегов.
И еще три дня длился пир, и хоры Княжеские славили мудрость и великодушие боярыни Интегры. И меды солодовые хмельные реками лились, и яства диковинные на столах стояли.
И я там была, мед-пиво пила, по косам текло, а в рот не попало.
А тут и сказу конец, кто слушал – молодец. Всю правду вам рассказала, ни словечка не прилгнула. Ну-ка налей-ка мне, отрок, еще чарочку, чтоб в горле не сохло. А кто еще чарочку проставит, тот еще сказочку услышит.